Вечерний звон

Учитель Владимир Шевалев завез нас в Успенскую церковь.

Рядом с церковью стоял отец Иоанн в фетровой шляпе, заложив руки в карманы болоньевой куртки.

Двое плотников доканчивали отделку главки, которая еще стояла на земле. Она должна была занять место одной из тех. что спешно, за пару часов, скинули наземь после войны.

Главка была очень красива. Это была настоящая, любовная работа. На нее хотелось смотреть.

– Вот ирония судьбы, – сказал Шевалев, – был склад одежды – теперь храм Божий.

– Да нет, – улыбнулся батюшка, – был храм Божий, потом склад одежды, а нынче снова храм Божий.

Подошел звонарь:

– А колокола-то вы наши слышали? Пятковские, местной работы?

– Слышали-слышали, мы даже с самим Пятковым виделись.

– Так то вы слышали на земле, а на храме – дело другое.

И звонарь широкой походкой пошел к колокольне.

Хотя она и была высокой, первый басовый удар раздался очень скоро.

А потом пошел, поплыл над Уралом, над нами перезвон…

Сюда прилетала Маргарита.

Жители Лебедяни не сомневаются, что перед балом у сатаны именно здесь, в ночном стремительном Дону, купалась возлюбленная Мастера, ставшая ведьмой от горя и бедствий, поразивших ее. Очень уж все совпадает: «Сосны разошлись, и Маргарита подъехала по воздуху к меловому обрыву. За этим обрывом внизу, в тени, лежала река. Туман висел и цеплялся за кусты внизу вертикального обрыва, а противоположный берег был плоский, низменный. На нем, под одинокой группой каких-то раскидистых деревьев, метался огонечек от костра».

Точь-в-точь берег Дона в Лебедяни. Тот, кто такую красоту однажды видел, вряд ли когда забудет.

Прогулки и полеты

Жарким июньским днем 1938 года на станции Лебедянь сошел блондин с бело-голубыми глазами, с пиджаком на плече и в голубой рубашке с распахнутым воротом. Лошади отвезли его в деревянный дом на тихой пыльной улице. Здесь Михаил Афанасьевич Булгаков прожил 24 дня.

В доме были вечно закрыты шторы. Писал Булгаков днем – при свечах. На улицу выходил с наступлением сумерек.

От его дома всего квартал пройти вниз, к реке, – и, пожалуйста, видны как на ладони и вертикальный меловой обрыв, и сосны на верху его, и низменный пустынный противоположный берег. Все как в романе.

И время есть, еще два года до кончины, чтобы вставить лебедянский пейзаж в великий роман. Вернувшись в Москву, Булгаков принимается густо править машинописную рукопись «Мастера».

Гуляя по вечерней лебедянской улице, всякий день проходил Булгаков мимо дома, где полувеком ранее родился в семье священника его коллега и добрый приятель Евгений Иванович Замятин (у Булгакова – дом номер 24 по улице Ситникова, у Замятина – 14).

Знал ли Михаил Афанасьевич, что это – замятинский дом? Знал, конечно. В провинции все про всех знают.

Ведал ли, что уже больше года нет на свете Евгения Ивановича? Что похоронили Замятина на кладбище под Парижем, и лишь горстка людей, Марина Цветаева в том числе, проводили великого писателя в последний путь? Что Ремизов сказал о Замятине над гробом: «За 29 лет литературной работы осталось – под мышкой унесешь: но вес – свинчатка»?

Наверное, о деталях смерти изгнанника Булгаков не ведал. О самой кончине, похоже, знал. Хоть и тяжко тогда доходили вести из-за границы, тем более об эмигрантах (время-то самое глухое, расстрельное!), да уж, пожалуй, дотащилось до сталинской Москвы печальное известие…

Уж на что крошечный город Лебедянь (25 тысяч население!), а соседствуют здесь и Замятин, и Булгаков. И Андрей Белый здесь бывал, и Пришвин. Лев Толстой в свое время наезжал на знаменитые конские ярмарки. У Тургенева один из рассказов в «Записках охотника» так и называется: «Лебедянь».

Замятин привозил сюда друга – Кустодиева и даже назвал в его честь в рассказе «Русь» провинциальный дореволюционный городок (один к одному Лебедянь)… городом Кустодиевым.

Отчего такое сгущение талантов в обычном русском городке? Может, оттого, что природа здесь особенная? Или воздух? («Медовый месяц в Лебедяни» – назвал свое пребывание здесь Андрей Белый. Потому назвал, что воздух в городе – «медовый».) А может, люди здесь такие, что таланты к себе притягивают?

Прототипы

Лебедянь середины прошлого века – с ее огромными конскими ярмарками, трактирами, барышниками, князьями, приживалами, маркерами – навсегда осталась в памяти благодаря тургеневскому очерку. Город образца начала века нынешнего[5] запечатлен в замятинском «Уездном». Первая повесть молодого инженера-кораблестроителя сделала его знаменитым в интеллигентных кругах России.

А было так: возвращался Замятин из отеческого лебедянского дома в «бесцветный, ежедневный Петербург». Проснулся на полустанке: в окно глянуло лицо станционного жандарма: «низко нахлобученный лоб, медвежьи глазки, страшные челюсти». Прочитал название станции: Барыбино. Так, в короткий миг озарения (столь хорошо известный писателям), и имя героя «Уездного» родилось – Анфим Барыба, и вся повесть.

В Лебедяни знатоки городской истории обязательно покажут приезжим места, описанные в «Уездном»: и Стрелецкий пруд, где Барыба за бабами подглядывал («а после – хоть и спать не ложись, такие полезут жаркие сны, такой хоровод заведут, что…»), и место, на котором кожевенный завод стоял, коим руководила купеческая вдова Чеботариха.

Эта купчиха едва не поссорила двух русских классиков. Замятин взял да из своего родного города перенес Чеботариху в повесть, не переменив ни внешность ее, ни фамилию. Внешность, если помните, не самую симпатичную.

«Чеботариха на линейке своей расползется, как тесто, и, губы поджавши, скажет:

– Никак ни можно, батюшка, бизпридстанно биение сердца».

Оказалось: та самая Чеботариха, без изменений «вставленная в книжку», – ни больше ни меньше как родная тетя… Пришвина. С сетований Михаила Михайловича на то, что Замятин его род оскорбил, и началось знакомство двух литераторов.

Сегодняшняя Лебедянь напоминает о Булгакове и Замятине не только мемориальными досками. Люди и вещи порой словно просятся в булгаковский ли, замятинский ли роман.

Иду по центру города. Величественный собор прошловековой постройки, торговые ряды. Все – как в сотне других патриархальных малых российских городов. Вдруг за углом – неоновые всполохи ресторана. За пластмассовым столиком, под зонтиком, прямо на улице, по-парижски, сидит детина в спортивном костюме. Пьет пиво. На столе лежит радиотелефон. Хозяин с тоской смотрит на него. Телефон не звонит.

Неподалеку – одна из немногих в центре города многоэтажек. На крыше кто-то вывел аршинными буквами: МЫ. Что значит «мы»? Почему – «мы»? Имеет ли отношение к замятинскому роману?